Чем старше становимся, тем ярче и сентиментальнее воспоминания о детстве. Вот в канун Нового года, словно на фотокарточке, опять будто бы вижу отцовский кисет. Был он из синего бархата с крупной белой вышивкой – "С Новым годам". Хотя бархат поистерся, но кисет красовался в самом видном месте избы, на гвоздике под зеркалом. Учась в начальных классах, читая эту фразу, я уже понимал, что тут есть ошибка. Порой представлял, может быть, рукодельница – иностранка (отец воевал и на территории Польши и Германии) и, не довышив в словах окончания, имела ввиду, что наступили новые года. Или вышивка – дело какой-нибудь девчушки, не имевшей возможности в войну учиться.
Про этот кисет однажды, 9 Мая, когда за столом собрались немногочисленные, оставшиеся в живых деревенские фронтовики, кто-то из них спросил, откуда же такой подарок. Кое - что я из этого запомнил. Отец рассказал, как накануне Нового 1945 года в блиндаж пришел старшина с мешком подарков. Новый год встречали вместе с ним. Выпивка и сухой паек были сэкономлены заранее. В блиндаже имелась гармонь. Ими тогда по приказу командования, чтоб поднимать боевой дух солдат, была обеспечена каждая рота. Поскольку немцев в их Рождественский праздник не тревожили и на передовой было так тихо, что слышались звуки немецкого аккордеона, то противник дал возможность и нашим без стрельбы отметить Новый год. Собравшиеся в блиндаже поздравили друг друга, пожелали быстрейшего возвращения домой. Выпили за Новый год и будущую Победу. А потом старшина вручил подарки.
– Вот вам, молодежь, приветы от будущих невест. А тебе, Иван, как женатому, детское рукоделие, – видимо тоже руководствуясь грамматической ошибкой в вышивке на кисете, сказал старшина.
В каждом подарке находилась записочка с поздравлением и обратным адресом. Так и у Ивана письмо написано крупным детским почерком. Девочка сообщала, что ее отец на фронте, а она, не закончив школу, пошла на фабрику. Там, когда работницы готовили фронтовикам новогодние подарки, ей подсказали, чтобы сшила да вышила кисет.
Это письмо я однажды читал, но за давностью лет почти полностью позабыл содержание. Подарок, кажется, был от девчонки из Иваново. Мужики, отмечавшие у нас День Победы, тогда упрекали отца, почему же не встретился с такой рукодельницей. Он рассказал, что на письмецо все-таки ответил, поблагодарил за подарок и поздравление, пожелал быстрейшей встречи с отцом и продолжения учебы в школе. Когда же в конце лета 1946 года наконец-то демобилизовали, без оглядки торопился домой, к жене, сыновьям да больным родителям. Встреча эта свежа в памяти и сейчас. Отец подарил моей матери шикарное платье, цвета распускающейся сирени. Таких в деревне еще не видали. Посадив меня на лавку, он поставил на мои колени отделанную искрящимся перламутром гармонь. Она была как раз по мне – наполовину, пожалуй, даже еще меньше обычных!
Орден и боевые медали, чтобы не мешали работать, отец прибрал в кошелек, похожий на кисет. Подаренный же кисет повесил на видное место. Оттуда его убрали в комод спустя много лет, когда стены оклеивали обоями.
Так бы и хранился там подарок, да братишка, втихаря от родителей начавший покуривать, приспособил его под табачок. Однажды Митька, закурив, уселся на родительскую кровать. Я все-таки отнял самокрутку, и мы пошли обедать. Вскоре почуяли запах жженого. В ватном одеяле прогорела дыра размером с пятак. Потушив загорание, оба загоревали в ожидании наказания. На наше счастье отец по поводу праздника пришел крепко выпившим, и мы помогли ему лечь на кровать. Утром, показывая на прожженное одеяло, мы сказали, что отец закурил в постели.
– Да я вроде никогда не курил в постели, – возразил он.
У нас нашелся неотразимый аргумент: "Не само же одеяло прогорело".
– Ну ладно, – сдался отец, – уж вы-то хоть не курите, – добавил он.
Братишка так и не извлек урока из случившегося. За что вскоре поплатился. Однажды за обедом отец заметил торчащий из Митькиного кармана шнурок.
– Что это у тебя?
– Деньги это у меня. Деньги!
– Выкладывай на стол, поделись с нами, коли так богат, – пошутил отец и стал снимать ремень.
У братишки сразу пропал аппетит. Достать кошелек все-таки пришлось. Это оказался отцовский подарочный кисет. Там, как у заядлого курильщика, кроме махорки были аккуратно сложенные бумажки для самокруток и коробка спичек.
Митька, не дожидаясь расправы, кинулся из-за стола. Пока взбирался на печь, отец все-таки успел разок стегнуть по Митькиной попе, приговаривая: "И в кого только уродился такой шкодливый!"
Надо признаться, в детстве крепко провинился и я. Мы с братишкой сидели на полатях, когда к нам в избу зашел отцов дядя Николай. Сняв шапку, он уселся на табуретку и стал рассказывать, как сходил на охоту.
С полатей через дырку от выпавшего из доски крупного сучка нам была видна только его плешь. Старикан по-охотничьи был большой враль. Он хвастался меткой стрельбой по лисе да зайцам. Ну и мы с Митькой, наслушавшись его баек, тоже решили посостязаться в меткости...… плевка на плешь.
Братишка угадал на воротник, чего увлеченный воспоминаниями об охоте рассказчик не заметил. Настала моя очередь...… Поскольку у меня был насморк, то "заряд" получился погуще Митькиного. Крупный плевок шлепнулся точно в цель, словно в отместку за покалеченных зверушек.
Рассказчик хватил себя за мокрую лысину. Показывая смазанную плевком ладонь, зашумел на собеседника, то есть нашего родителя.
– Вань, как ты терпишь таких шкодников?
Вот потому за очередную проказу с кисетом отец, как и его обиженный дядя, тоже назвал Митьку шкодником.
На эти слова бабушка заметила:
– Он точно в тебя. Ты тоже в этом возрасте потаскивал у отца табачок. А подрос, так додумался отцову царскую серебряную медаль продать. Ну-ка, Вань, проверь, на месте ли твои награды, – сказала бабушка, предполагая, что мы способны повторить отцовские былые шалости.
Отец проверил кошелек. Орден Славы и все три боевые медали были на месте. В комоде оказалось и вынутое Митькой из кисета письмецо вышивальщицы. Отец вложил его на прежнее место.
Больше мы этот кисет, тем более награды, не трогали. После смерти отца все документы, ордена и медали передали мне. Кисет же кто-то из родственников, прибираясь в комоде, выбросил, как и многое другое ненужное старье. Сейчас сожалею, что не удалось сохранить эту семейную реликвию.
Ну а гармонь впоследствии, чтоб лучше освоить, я сносил к мастеру. Он переделал ее на русский лад. Звучала она получше, чем наши фабричные. Став взрослым, я отдал эту гармонь правнукам Николая. Она и сейчас у них. Еще запомнилось, что на нас, проказников, сердился он недолго.
Николай ШЕМПЕЛЕВ,
наш корр.