Я из самой глубинки родом...
Я из самой глубинки родом,
Потому так дороги мне
Эти люди особой породы,
Что живут в деревенской стране.
(М. Чебышева).
Когда-то вятский поэт-фронтовик Овидий Любовиков сказал:
"Люди начинают вспоминать,
Редко в тридцать,
Чаще в сорок пять…
В шестьдесят немыслимо молчание".
Соглашусь с поэтом. Да, к этому возрасту человек приходит с грузом пережитого и прочувствованного. Хочется облегчить душу, по-другому взглянуть на людей, на жизненные события.
Вот и я, на волнах моей памяти вновь и вновь отправляюсь в свою родную деревеньку Шмаки, где прошли самые лучшие годы детства, юности. Здесь, в Шмаках, мои корни: в этой деревне жили и трудились бабушка и дед, мои родители и мы – их шестеро детей. В настоящее время мы со своими братьями и сестрами "сильно повзрослели", но сохраняем глубочайшую привязанность к родным местам...
Родимый пятачок земли,
Где жили мать, отец, соседи,
Где на завалинках вели
Неторопливые беседы.
(М. Котомцева).
До сих пор встречаемся всей многочисленной родней на родной одворице. Вспоминаем: вот тут стол стоял наш родной, такой теплый и ласковый, как все в родном доме. Ничего не осталось от дома, кроме угловых камней да молодой березовой рощицы, поселившейся прямо в очертаниях избы. А березки такие молодые и белоствольные, точь-в-точь какие любила наша мать. Идем на ключ попить водички, обойдем окрестности, посидим на улице, где когда-то играли в детстве, вспомним родных, соседей.
Сейчас в деревеньке нашей царствует природа. В лужках кое-где уже сосенки-красавицы растут. Лес наступает со всех сторон. Получается, что лет эдак через десяток не узнаем деревню. Будут люди ходить за ягодами и грибами и не будут знать, что жили здесь когда-то люди простые, доверчивые, работящие. Растили хлеб, обрабатывали поля, кормили скот на колхозных фермах и личном подворье. Была в деревне молодежь, играли дети. Жила деревня дружно, одной семьей. Вместе переживали радости и горести, переживали военное лихолетье, поднимали колхоз после войны, растили многочисленных детей. Жили бедно, но честно и открыто.
Отчего в селе такой изъян?
Где была деревня, лишь бурьян,
Ни надгробья нет, ни креста -
Лебеда, полынь да пустота.
(А. Ратканов).
Конечно, тягостное впечатление вызывает эта картина неухоженности, запустения. Заросли крапивы, лопуха, иван-чая. Деревья до того разрослись, что улица, которой гордились однодеревенцы за чистоту, красоту, которую берегли и холили, не ездили на машинах, становится непроходимой. Заросли черемухи и сирени вылезли на проезжую часть. Что же я так сокрушаюсь по этому поводу? Надо радоваться, что избежала наша родная деревенька печальной участи – выкорчевывания и распахивания, как соседняя красавица-деревня Сосняки.
И не мы ли в конце 50-х – начале 60-х с такой легкостью покидали свою деревеньку? Упорхнули из родного гнезда, как птицы. Хотя вины нашей тут нет – жизнь заставила: надо было учиться, получить специальность. Перед глазами был пример родителей, которые, "вкалывая" всю жизнь на колхозной работе за "палочки", ничего за них не получали.
Ну а что трудодни? –
Просто палочки,
Трудодни, трудодни –
Просто галочки.…
(А. Ратканов).
Может, кто-то "грелся" на этих палочках за тяжелый труд колхозников? Тогда я не задумывалась об этом, молода была и наивна. Хотя про эти "палочки" даже частушки пели немного вольного содержания:
Хорошо тому живется,
Бригадир кому родня,
Хоть работай – не работай –
Все четыре трудодня!
Отец мой запрещал даже слушать такие частушки, не то что петь.
Родители не задерживали нас, видели неперспективность деревни: "Учитесь, ищите, где лучше. Образованным все легче в жизни пробиться, чем на колхозной работе. Мы ведь силы и здоровье "положили" на колхозной работе".
* * *
Наша деревенька стояла недалеко от тракта Зуевка – Богородское, за маленьким лесочком. Недалеко от дороги, но из деревни ее не видно. В 50-х насчитывалось в деревне 20 дворов.
Вся деревня – одна большая улица, односторонка. Избы простые, одинаковые у всех, только размерами отличались. Три окошка – на полуденное солнце, а четвертое – на утреннее или вечернее. Все хлевы под одной оградой, чтобы за скотом удобнее ухаживать, да и зимой потеплее. Что поделаешь, север.
У деревенского жителя все продумано. Бани в оградах никогда не ставили, строились они в огородцах, поближе к речкам, чтобы воду поближе носить. У всех хозяев – большие одворицы. Впереди, перед окнами, огородцы, а за домом – лужки. В огородах садили "ниву" – овощи, картошку, а в лужках сеяли овес, ячмень, другие злаки. Отец всегда сам с лукошком сеял зерно, никому не доверял это ответственное дело.
Для деревенских жителей земля – кормилица в прямом смысле этого слова. Они ухаживали за ней, удобряли. Помню тяжелый труд, когда перед пахотой надо было по земле одворицы тщательно и равномерно разносить навоз, или назем, как говорила бабушка. Да и мама говорила: "Не накормишь земельку – не жди урожая".
Особый сказ про дом родной, домашний очаг. Здесь были известны все уголочки и закуточки. Домашнее убранство было просто до примитивности, лучше сказать – бедно. Обеденный стол в переднем углу, лавки – мужская и женская, две-три самодельные табуретки. Все некрашеное, в том числе и пол. Во время уборки все это "прошоркивалось" сухими еловыми ветками, за которыми мы бегали в поскотину. Благодаря нашим стараниям в избе становилось свежо и чисто, а мебель и пол приобретали приятный желтоватый оттенок. В переднем углу "на поличке" всегда стояла икона, которую к пасхе украшали вышитым полотенцем и самодельными цветами.
Центром всей жизни деревенской избы была, конечно же, русская печь ("битая", не из кирпича. Она обогревала, лечила, кормила. К ней были пристроены полати – это был наш наблюдательный пункт, место для игр и сна не только детей, но и взрослых в зимние холода.
Вся домашняя утварь, посуда, вещи в доме имели свое постоянное место, чтобы не разыскивать их, когда они были нужны. К такому же порядку приучали и нас, детей. Стены были "украшены" фотографиями. Их было немного, и они развешивались по стенам в рамках. Когда заходили гости, разговор начинался с рассматривания этих "фотокарточек".
Красота природы в деревне была неописуема. Моя мама, простая деревенская женщина, очень любила неброскую красоту своих Шмаков, во всем находила свою прелесть: и в маленькой незабудке, и в юной березке, и в пении жаворонка. Ее любование всем этим было искренним и неподдельным. Не зря говорят, что связь с природой в деревне самая прочная, уж очень она близка здесь к человеку: вода в ключах вкусна и чиста, как слеза. Воздух чист, ведь кругом хвойный лес, под окном березы да осинки, в огородах рябины да черемухи.
В деревенской округе у всего было название: у леса, поля, перелеска, пригорка. Лединка, Прудок, Увал, Веретея, Первая и вторая Пустошь – все эти слова вызывали отклик в душе каждого жителя, и все знали, где это находится.
Наша деревенская улица имела идеальный вид – ровная, чистая, поросшая "топтуном" (спорышем). Ни стеклышка, ни щепочки. Здесь играли дети, без опаски ходили босиком и дети, и взрослые.
Около каждой избы – завалинка. Там среди дня сидели немогутные старушки и старички. Бывало, сидит моя бабушка с бадожком, в подшитых валеночках, а мы, четверка послевоенных, носимся туда-сюда: "Баб, зачем валенки-то надела? Лето ведь!" А она в ответ: "Ноги-то зебут…".
Вечерами на завалинке собиралась молодежь, а в праздники – однодеревенцы, поговорить, праздник отметить (Ильин день, Троицу и т. д.), песен попеть. Пели и в будни – на сенокосе, во время обеда. Пели как могли, как умели, как сердце подсказывало. Песен знали много, разных: и веселых, и грустных, больше напевных, протяжных. Сейчас не поют так, каким-то особенным было пение.… Как запоют женщины (иногда и хороший чей-то мужской голос вплетался), и так на душе хорошо становится! Без сомнения, песня давала хоть какую-то отдушину от бесконечных дел и хлопот, от нескончаемого тяжелого труда. Песня давала возможность выплеснуть грусть-тоску, накопившиеся обиды, пообщаться с соседями в непринужденной обстановке.
Хранили в деревне незыблемую крестьянскую традицию: ходить друг другу помогать – на сенокосе, в страду весеннюю и осеннюю, вывозить навоз с колхозных ферм. В этом трудовом круговороте участвовали все: и стар, и млад. И сейчас перед глазами картина: мой младший братик Вовка, невысокий, худенький, стоит босиком на скользкой навозной телеге, мчится во весь дух, только рубаха веет. Торопится, чтобы не отстать от остальных (считали телегами). Мы, девчушки, совсем еще малосильные, встречали телеги, сгружали, потом разбрасывали. "Ворон считать" было некогда. Мама говорила: "Пошевеливайтесь ходчае, дак успеитё".
Всей деревней пололи свеклу, турнепс, репу. А сенокос? А картошка? А лен? Работы много было и в колхозе, и дома. Чтобы выжить, особенно в многодетной семье, надо было неустанно работать всем. Бесконечной работой была сыта деревня. Ложились спать затемно, вставали по петушиному крику (в три-четыре часа), чтобы истопить печь, накормить скотину, испечь хлеб, сварить еду, накормить семью, собрать обед в поле, вовремя успеть на колхозную работу. Работа не кончалась никогда! Она зависела от времени года, погоды, сезона.
Не помню, чтобы мои старшие братья, Вася и Леня, слонялись без дела: то пилят-колют дрова, то плотничают, то на колхозной работе "плугарят".… Рано взрослели деревенские мальчишки в нескончаемой работе, и спрос с них был, как со взрослых. Младшим детям тоже "растягаться" было некогда. Кто не шел на посильную колхозную работу, дома тоже без работы не оставался: в хлевах вычистить, поросят и кур накормить, огород полить, воды наносить и т. д.
Деревенская традиция ходить друг другу "на помочь" соблюдалась и в домашних делах: картошку докопать, в "дожинках" участвовать. А уж если избу ставить, так придет вся деревня. Всем найдется дело по силам. К вечеру, когда сруб поднимут, всей деревней отобедают: суп мясной да картошка, а еще по стопочке "с устатку". Разойдутся все довольные: соседу помогли да еще и песен попели.
Жила деревня от страды к страде, меряла время по солнышку, не забывала о постах и мясоедах, никогда не забывала о главной крестьянской истине "Умирать собрался, а рожь сей". Болеть было некогда, одна забота догоняет другую. А бедность деревни никуда не уходила, и в школу со своими ровесниками мы шли с холщовыми сумочками, в ситцевых платьишках, худые и стриженые.
Послевоенной деревни дети –
Глаза большие, круглые лбы,
Полуголодны, полураздеты,
Но нас и вовсе могло не быть.
(М. Котомцева).
О школьных фартучках, ленточках в первом классе только мечталось. Говаривала мама: "Бедненько да вольненько".
Работая день-деньской на колхозной работе, а вечером на домашней, жили маленькими бытовыми радостями: "При хорошем урожае на трудодень больше дадут. Картошка "накописта" уродилась. Дров заготовили, сена коровушке накосили. Детей в школу собрали, оболочки обновили, калоши да валенки справили. Родня приезжала, повидались, детям гостинцы привезли. И т. д."
Вспоминая деревеньку свою, людей, их населяющих, не могу не сказать и о культуре человеческих взаимоотношений. В присутствии детей не ругались матом, во взрослые обиды и ссоры не посвящали, оберегали от неприятностей, не настраивали детей друг против друга. Не охаивали, не обзывали и заочно соседей и знакомых, не любили сплетников и болтунов. В родной семье научили нас ценить порядочных, трудолюбивых, остерегаться хитрых и надменных. Мама часто говаривала: "Чтоб повезло вам, детеныши, на хороших людей".
Искренность и неподдельность чувств деревенских жителей ощущалась во всем: радовались и смеялись от души, дружили так, что с "одной ложки пили-ели". Избы в деревне отродясь не запирали, просто вставляли в дверное кольцо палочку - "сторожок". Живя далеко от больших городов, не испорченные городской цивилизацией, были доверчивыми, порой наивными, как дети. Слово "счастье" понимали очень просто: отсутствие несчастья. Все живы-здоровы, сыты, и слава Богу!
* * *
Конечно, в пору моего детства, деревня испытывала интеллектуальный голод: грамота у всех невелика, книги читать некогда.
Радио провели в конце 50-х. Его вообще не выключали – вставали и ложились с гимном Советского Союза. А в 1965 году, когда появился электрический свет, повеселели люди: в избах светло, на фермах – освещение. Радовались, как дети!
Информацию о жизни района получали через газету "Колхозная заря". Жили небогато, но "районку" отец выписывал всегда. Сам читал и детей приучал. Вечерами мы читали ее маме вслух. Помню долгие зимние вечера, занимаемся рукоделием: теребим и прядем шерсть, вяжем, чиним что-нибудь… Эти драгоценные минуты общения с родителями помнятся до сих пор. Малы мы были, но чувствовали любовь их и уважение. Воспитывали нас не моралями и нотациями, а своим поведением, живым примером. Все это было оценено мною с высоты прожитых лет.
Его узнать, увидеть не дано.
Он многолик. И он идет за всеми,
За каждым. И догонит все равно.
А кто он? Всем известно:
это ВРЕМЯ.
(М. Чебышева).
Бытует мнение, что не стоит часто оглядываться назад, ворошить прошлое, надо жить сегодняшним днем и думать о будущем. Но какое оно, будущее шестидесятилетних людей? Ведь ясно же, что не будем моложе, крепче…. Наверное, поэтому хочется вернуться в прошлое, в детство и юность, пусть бедное, но такое светлое и солнечное, проведенное среди деревенского приволья и добрых людей.
(Продолжение следует).